Перед обедом Миса грустила в углу зала.

– Привет! – сказала фрекен Снорк и уселась рядом. Миса искоса посмотрела на нее, но ничего не ответила.

– Я ходила по дому и искала себе платье, – рассказывала фрекен Снорк. – Нашла несколько сотен платьев и ужасно обрадовалась.

Миса издала звук, который мог означать что угодно.

– Может, и тысячу, – продолжала фрекен Снорк. – Я все смотрела и примеряла, и мне становилось все грустнее и грустнее.

– Неужели! – воскликнула Миса.

– Ну разве все это не удивительно! – сказала фрекен Снорк. – Понимаешь, их было слишком много. Мне никогда не успеть перемерить их и не решить, какое из них самое красивое. Я чуть не испугалась. Если бы там висело всего два платья, я бы выбрала самое лучшее.

– Это было бы куда легче, – согласилась обрадованная Миса.

– Поэтому я взяла и сбежала из гардеробной, – закончила фрекен Снорк.

Потом они помолчали, наблюдая, как Муми-мама накрывает на стол к обеду.

– Подумать только, – сказала фрекен Снорк, – подумать только! Какая тут раньше жила семья! Тысяча платьев! Пол, который вращается, картины под потолком, гардероб, битком набитый вещами. Мебель из бумаги и искусственный дождь. Как, по-твоему, выглядели прежние хозяева?

Миса вспомнила чудесные локоны и вздохнула.

А за спиной Мисы и фрекен Снорк, среди пыльного хлама, за бумажной пальмой поблескивали внимательные и блестящие маленькие глазки. Глазки презрительно разглядывали Мису и фрекен Снорк, а потом, скользнув по гостиному гарнитуру, остановились на маме, которая раскладывала по тарелкам кашу. Глазки еще больше потемнели, а мордочка насмешливо сморщилась.

– Обед подан! – закричала Муми-мама.

Взяв тарелку с кашей, она поставила ее на пол под пальму. Все бросились к столу и уселись вокруг.

– Мама! – сказал Муми-тролль и потянулся за сахаром. – Мама, ты не находишь...

Тут он осекся и выпустил из лап сахарницу, которая со звоном упала на пол.

– Глядите! – прошептал он. – Глядите!

Все обернулись и посмотрели.

Какая-то тень отделилась от стены в темном углу. Что-то серое и сморщенное прошаркало по полу гостиной, заморгало от солнечного света и затрясло седыми усами, враждебно оглядывая семью муми-троллей.

– Я Эмма, – высокопарно представилась старая театральная крыса. – Я хочу только сказать, что терпеть не могу кашу. Уже третий день вы едите кашу.

– Завтра утром будет молочный суп, – робко пообещала мама.

– Я ненавижу молочный суп, – ответила Эмма.

– Может быть, вы, Эмма, посидите с нами? – предложил папа. – Мы думали, что дом всеми покинут, и поэтому...

– Дом, – прервала его Эмма и фыркнула. – Дом! Это вовсе не дом.

Она подобралась поближе к обеденному столу, но не села.

– Может, она сердится на меня? – прошептала Миса.

– А что ты сделала? – спросила Мюмла.

– Ничего, – пробормотала Миса, опустив глаза в тарелку. – Просто так мне кажется. Мне всегда кажется, что кто-то на меня сердится. Будь я самой прекрасной мисой на свете, тогда все было бы иначе...

– Ну раз ты не самая прекрасная миса на свете, не о чем и говорить, – сказала Мюмла, продолжая есть кашу.

– Эмма, а ваша семья спаслась? – сочувственно спросила Муми-мама.

Эмма не ответила, она смотрела на сыр... Потом схватила ломтик сыра и сунула его в карман. Ее взгляд блуждал по столу и остановился на блинчике.

– Это наш блинчик! – закричала малышка Мю. Она прыгнула на стол и уселась на блинчик.

– Это некрасиво, – упрекнула ее Мюмла и, столкнув сестру с блинчика, почистила его и спрятала под скатерть.

– Дорогой Хомса, – торопливо сказала Муми-мама. – Сбегай и посмотри, не найдется ли в кладовке чего-нибудь вкусненького для Эммы.

Хомса умчался в кладовку.

– Кладовка! – возмутилась Эмма. – Кладовка! Вы называете суфлерскую будку кладовкой! Вы называете сцену гостиной, кулисы – картинами, занавес – занавеской, а реквизит – дядей! – Она раскраснелась, и мордочка ее сморщилась. – Я рада! – кричала она. – Я очень рада, что маэстро Филифьонк – вечная ему память! – вас не видит! Вы ничего не знаете о театре, даже меньше чем ничего, у вас нет ни малейшего представления о театре!

– Там осталась лишь старая-престарая салака, – сказал Хомса. – Если это, конечно, не селедка.

Эмма так и выхватила у него рыбку из лапы и с высоко поднятой головой прошаркала в свой угол. Она долго гремела там и, вытащив наконец большую метлу, принялась усердно мести.

– Что такое театр? – обеспокоенно прошептала Муми-мама.

– Не знаю, – ответил папа. – Похоже, что нам следует этим поинтересоваться.

Вечером острый запах цветущей рябины заполнил зал. Птички порхали под самым потолком, охотясь за пауками, а малышка Мю повстречала на ковре в зале большого страшного муравья. Только теперь все заметили, что театр плыл уже в лесу.

Все пришли в сильное волнение. Забыв свой страх перед Эммой, они сгрудились у самой воды, разговаривая и размахивая лапами. Они привязали дом к большой рябине. Муми-папа прикрепил канат к своей палке, а палку воткнул прямо в крышу чулана.

– Не смейте разрушать суфлерскую будку! – закричала Эмма. – Это, по-вашему, театр или пароходная пристань?

– Вероятно, это и в самом деле театр, раз вы, Эмма, так утверждаете, – смиренно сказал папа. – Но никто из нас не знает, что это такое.

Эмма молча уставилась на него. Покачав головой, она пожала плечами, презрительно фыркнула и снова принялась мести пол.

Муми-тролль стоял, разглядывая высоченное дерево. Рои пчел и ос кружились вокруг белых цветов, а ствол красиво изогнулся, образовав вместе с веткой колыбельку, вполне пригодную для какого-нибудь малютки.

– Я буду спать ночью на этом дереве, – внезапно объявил Муми-тролль.

– Я – тоже, – тотчас сказала фрекен Снорк.

– И я! – закричала малышка Мю.

– Мы будем спать дома, – решительно сказала Мюмла. – На дереве могут водиться муравьи, и если они тебя покусают, ты распухнешь и станешь толще и круглее любого апельсина.

– Но я хочу стать больше, хочу-стать-больше, хочу-стать-больше! – кричала малышка Мю.

– А теперь будь умницей! – наставляла ее сестра. – Иначе придет Морра и заберет тебя.